М О Й Ю Д – Б Е Т
Всякий раз, когда я входил в эту комнату школьного общежития, у меня портилось настроение . И было с чего. Ты изо всех сил пытаешься пробудить в еврейских детишках из России любовь к Земле Израиля, к народу Израиля, рассказываешь, показываешь, слезу из себя и из них вышибаешь, а потом заходишь к ним в комнату, а там через всю стену – триколор. Ну что ж, детки тоскуют по дому, они приехали по программе «Наале» поучиться-поучиться да и назад вернуться. А ты все надеешься, что воздух Земли Израиля, труд твоих сослуживцев и твои собственные скромные усилия совершат в их душах революцию, заставят еврейство расцвести в них ярким цветком. Твои товарищи по работе делают общее с тобой дело, зачастую куда лучше, чем ты, но будучи в большинстве ХАБАДниками, любят порассуждать о том, что евреем можно быть не только в Израиле, но и в Нью-Йорке и в Мухосранске. Можно, кто спорит? Можно и на люстре спать. Но на кровати как-то надежнее..
А ты потом входишь в эту комнату, и вот итог всех ваших совместных трудов - триколор. Причем, ладно бы девятый класс или десятый – те еще успеют перековаться. А то ведь – юд-бет, или по-русски - двенадцатый. Планы на будущее, можно сказать, уже не только построены, но и отделаны и даже оштукатурены. Осталось – подписать акт о приемке. И вот подходишь к Егору... Вы бы этого Егора видели! Его семитский профиль на знамя можно вешать, вместо Магендавида! «Ну что, Егор, после школы уедешь в родной Челябинск или останешься в родном Израиле?» «В Челябинск, - отвечает, почти не раздумывая. - Где родился, там и сгодился». А Юра, который по настоянию ХАБАДских педагогов взял имя Яаков и теперь в наших педагогических беседах проходит не иначе, как Юраяков, так тот вообще все еврейское воспринимает в штыки. «Какие-такие чудеса в вашей Хануке?! Да в восстании Спартака было больше чудес!» Ему вторит тихий домашний Миша («Мифка» - подписывал он свои работы). Особенно «Мифку» раздражают украшающие нашу школу на каждом шагу портреты Любавичского ребе. «Как мне надоел этот старик Хоттабыч!» – бормочет он. А еще Рувен. Рувен, которого я вместе с другими возил в горное поселение,столь любимое мною, и показалось мне передалась ему моя любовь к этим краям – по крайней мере после нашей поездки он стал появлться там самостоятельно, навещать моих друзей, наслаждаться горной тишиной, бескрайним самарийским небом. А потом мы писали проекты по английскому о разных странах. Рувен выбрал Россию. Проект начинался словами : «Я хочу рассказать вам о самой лучшей, самой прекрасной стране на свете...» Вот тебе и Самария! И так – большинство. Ну, Давид радует. Тихий, спокойный. К религии, к сожалению, фригиден. Зато как сказал себе, четырнадцатилетним пацаном сойдя с трапа: «Я дома», так уже и стоит насмерть, не поддаваясь ностальгии, по крайней мере, наружно. Арон тоже внушает надежды. О Земле Израиля он, правда, не заикается, зато к иудаизму проявляет живой интерес, ведет со мной и не со мной часовые беседы на духовные темы и во время молитвы вкладывает в Б-жественные строчки всю душу. Шимон – это просто моя гордость. Он уже иначе как «мы, израильтяне», «у нас в Израиле» не изъясняется. Впрочем, родом он не из России, а с Украины, из Днепропетровска.
А вот земляк его, Ромка, и до двенадцатого класса не доучился. Не понравилось ему ни в школе у нас, ни у нас в стране – вернулся на брега Днепра.
В конце двенадцатого класса все, кто дотянули до этого счастливого времени, получили израильское гражданство, а с ним и призыв в армию. И тут произошло чудо. Юраяков вернулся из военкомата с горящими глазами. Ни о чем кроме грядущей службы в боевых частях он говорить был не в состоянии. «Мифку» записали в МАГАВ, в погранчасти. Он дал мне страшную клятву, что идет защищать наши земли и в жизни не поднимет руку на поселенца. При нынешнем политическом раскладе это означает, что плачет по моему воспитаннику военная тюрьма, расположенная аккурат напротив нашей школы. Егору светила пальсар цанханим – десантная разведка, суперэлитное подразделение. Для этого ему надо было продемонстрировать мощнейшую физическую подготовку и он переселился из комнаты с понурившимся триколором в тренажерный зал, который покидал лишь для того, чтобы, заливаясь потом, пробежать очередной десяток километров по дороге, петляющей кармельскими ущельями.
А вот Арон, объявил, что не сошелся характерами с Израилем и вернулся в родную Казань. Время от времени посещает тамошнее Еврейское общество. Так что последний волосок, соединяющий его со своим народом еще, к счастью, не разрублен. И Шимон тоже вернулся. Это было для всех неожиданностью. Всякий раз, как я приезжаю в Днепропетровск по случаю нового набора, он сообщает мне, что собирается переехать в Израиль.Не сомневаюсь, что рано или поздно переберется, вот только рано или поздно?
Зато Ромка уже в Израиле. Приехал весь из себя счастливый, что наконец – дома. Поселился у Юрыякова, за гроши пошел работать грузчиком. Работает на износ, но ни разу не видел я его без радостной улыбки. Похоже, я ничего не понимаю в евреях. А Давид, единственный из всех более менее предсказуемый, так же спокойно, как учился, пошел в армию. Не берут в боевые? Ладно, послужим в «джобе»..
А что – Рувен? Наш Рувен, которого за круглые щечки ребята прозвали Пупсиком. Мы не виделись меньше года, но я с трудом узнал его в коренастом широкоплечем пехотинце в форме «Нахаля», который недавно, ввалившись в учительскую накануне выпускного вечера, кинулся меня обнимать. Несколько дней назад Рувен участвовал в традиционном пятидесятикилометровом марш-броске, который длился двенадцать часов и закончился в Массаде. В четверг участники этого восхождения в ходе торжественной церемонии в лесу возле Пардес-Ханы получали светло-зеленые береты.
Туда я и двинулся, чтобы порадоваться за любимого ученика. Ученику, впрочем, было немного не до меня, потому как в тот же день к нему из Казани приехала с поздравлениями мама. Они ужасно друг на друга похожи, мать и сын, и оба ужасно обаятельны. Впрочем, когда человек светится от счастья, он всегда обаятелен. Нет, все-таки Рувен здорово изменился. На месте круглых щечек острые обветренные скулы.
- Ну как марш-бросок? – спрашиваю.
Конечно же все замечательно. Потом выясняется, что не совсем все. Ноги теперь сплошь в болячках или, как красиво говорит Рувен, «в ранах».
- А как вам, Наташенька, наш Израиль?
- Дни считаю, когда навсегда сюда с мужем переедем. Вот уже где мне эта Россия!
Мне тоже. Не потому что Россия. Если бы я работал не с российскими евреями, а с гватемальскими или ангольскими, мне бы вот где была Гватемала или Ангола – любая мачеха, прикинувшаяся матерью.
Пока мы разговариваем, то один, то другой солдат подходит к Рувену – кто, шутя в бок ткнет, кто руку на плечи положит, то обнимет. Явно любят его товарищи. Но, если пройтись по лесочку, а именно это я и делаю, чтобы оставить наедине мать с сыном, видишь, что это обычная форма общения наших бойцов. Я хожу и смотрю на наших мальчиков, на наших прекрасных ребят, гордость нашего народа. Какое все-таки счастье, что они у нас есть!
Мамы и папы, приехавшие поздравить своих чад, потихоньку от них отлипают и сами сбиваются в стайки. То здесь, то там слышится: «А в каком батальоне ваш?»
Поскольку наступило время дневной молитвы, во многих местах образуются миньяны. Как правило состоят либо из отцов, либо из детей.
Среди солдат немало американцев. Оно и понятно - если уж ехать в Израиль, чтобы послужить в армии (а это распространено среди тамошних евреев) так уж идти в боевые части! Все-таки приятно, что американское еврейство состоит не из одних только блумбергов*.
Начинается построение. По сторонам центрального здания располагаются различные батальоны. Я выхожу туда, где готовятся к торжественной минуте бойцы из «Нахаль хареди» - религиозные и ультрарелигиозные. Ой, да сколько же их – с пейсами и без, с бородками и без. Привести бы сюда тех, кто разглагольствуют о том, что «датишные не служат». Впрочем, не поможет. Хасиду А.Фейгину кричали: «Вы, гады, в армию не идете», когда он в полном обмундировании возвращался с военных сборов.
Впрочем, есть и противоположный миф – что в боевые части идут только «русские» и «вязаные кипы». Я так и предполагал, что будет как пять лет назад в Кфар-Маймоне, куда стеклись десятки тысяч противников «Размежевания». Тогда, при виде человека без кипы можно было смело подходить и по-русски говорить: «Здравствуйте!»
А сейчас – ничего подобного. Большинсто парней здесь – явно нерелигиозные, а вот «русские» - есть, но куда в меньшем количестве, чем я ожидал.
Я обхожу здание и вижу батальон Рувена. А вон и он сам среди таких же короткоостриженных. Рядом со мной вырастает Давид. Успел-таки на празднество друга. Командиры батальонов бегут сдавать рапорт «сган-алуфу». Затем по его команде вчерашние новобранцы выполняют несколько нехитрых упражнений типа «поднять винтовку – опустить винтовку». Нет, парады не являются сильной стороной еврейской армии. Сказывается отсутствие столь милой нашим российским сердцам муштры. Ничего, у ЦАХАЛа есть другие достоинства.
Внимание. Сержанты разбирают светло-зеленые береты и под музыку, смешанную с апплодисментами натягивают их на головы бойцов. Нашему Рувену сержант надевает свой собственный берет, а сам напяливает другой. Говорят, так отмечают особенно хороших солдат. Сердце мое в очередной раз переполняется гордостью и за Рувена, и за Давида, и за Юруякова, и за Ромку, и за Мифку и конечно же за Егора. Похоже на моем юд-бете чужбина, эта лживая ведьма, эта пропасть, безвозвратно глотающая наших детей, на этот раз обломала себе зубы. Если бы еще Шимон с Ароном...
*Блумберг, мэр Нью-Йорка, активрый сторонник создания мечети на месте Близнецов
Комментариев нет:
Отправить комментарий